Два года назад анимационная лента принесла вам «Золотую пальмовую ветвь» в Каннах. Когда вы только приступили к «Лающему острову», могли представить, что вас ждет такой триумф?

— Во время работы о премиях я, конечно, не думал. Но уже когда оказываешься в числе претендентов на Золотую пальмовую ветвь, мысль о победе не кажется такой уж невероятной. К тому же «Лающий остров» действительно выделялся на фоне других претендентов и по стилистике, и по тематике. Атом Эгоян, который в том году председательствовал в жюри конкурса, мне позже рассказал, что во время обсуждения все судьи однозначно были за мой фильм. А он, к слову, не вмешивался, чтобы потом не стали говорить, что армянин выбрал армянина.

Вы пробовали свои силы в документальном кино, анимационном, коротком и полном метре, в театре, теперь опера…

— Рекламу не забудьте! Пока только музыкальных клипов не снимал.

Многие говорят, что очень трудно работать одновременно в театре и кино, а у вас вообще огромный разброс интересов. С переменой жанра и формата проблем не возникает?

— Думаю, если удается работать в разных направлениях, значит, у тебя уже есть некая внутренняя свобода, своя территория, в которой помещаются все форматы. Никогда не любил узкую специализацию, творец должен быть более открытым, готовым к риску и к новым знаниям. Всякий жанр — это, по сути, инструмент для воплощения своего воображения. Просто надо помнить, что каждый из этих инструментов работает по-своему.

В Ереван вы приехали с новой постановкой оперы «Ануш». Учитывая нестандартный подход к этому произведению, не боялись реакции местной публики?

— Надо признаться, когда углубляешься в творческий процесс, то о зрителях не особо и думаешь. Начинают работать какие-то внутренние фильтры, и то, что делается, должно в первую очередь нравиться команде. А потом приходит момент, когда ты уже все сказал спектаклю и надо спокойно сесть и послушать, что хочет сказать спектакль тебе. Если не будет диалога между творцом и творением, невозможно будет угодить зрителю.

Трудно абстрагироваться от работы и оценить ее глазами зрителей?

— Не всегда и не у всех это получается. Но я этому, кажется, научился за много лет работы в кино.

А что главное в работе режиссера?

— Я давно выработал одну простую формулу: надо режиссировать работу команды. Это помогает сплоченности. В случае театральной или оперной постановки частью этих «внутренних спектаклей» являются физические упражнения и игры перед каждой репетицией. Нужно, чтобы к моменту выхода на сцену все внешние шумы остались позади и наладилась идеальная командная игра.

Наверное, между работой во Франции и в Армении есть разница?

— Да, и самая существенная — в том, что здесь от меня ждут приказов. Чтобы я им быстренько сказал, что надо делать. Но суть в том, что я хоть и знаю, куда надо двигаться, но хочу пройти этот путь вместе с партнерами.

Есть мнение, что режиссер должен быть деспотом…

— Встречаются и такие, конечно, но я за гуманный подход.

А что было самое сложное в работе над «Ануш»? 

— Когда я осознал, что придется иметь дело с отдельными группами танцоров, музыкантов, певцов, техников, мне стало немного не по себе. Каждая такая группа уже имеет свою логику работы, и необходимо всех их правильно «смонтировать». Великий Артавазд Пелешян научил меня, что всегда нужно создавать уникальные вещи. Он приводил очень интересный пример. Допустим, надо сделать кофейную чашку. Одна уже есть, но она какая-то слишком обыкновенная. Чтобы получить что-то оригинальное, достаточно разбить ее и собрать из кусков заново. Получится уже немного другой, несколько кривой, но уникальный предмет. И самое главное и в то же время сложное — добиться того, чтобы не было видно швов между кусками чашки. Это и есть искусство. Что касается «Ануш», то так как классическую оперу я не очень люблю, то здесь хотелось получить нечто необычное, более театральное, с элементом кино. К счастью, работа длилась довольно долго, так что было время для того, чтобы не спеша все расписать, подготовить, понять, что и как. 

В процессе работы над оперой даже случилась пауза, во время которой вы успели снять фильм о Сергее Параджанове.

— Да, так сложилось, что работа шла параллельно. Причем «Параджанов» стал моим режиссерским дебютом в полнометражном кино. Да и масштаб был для меня небывалый — серьезный бюджет, съемки в нескольких странах, необходимость быть по обе стороны от камеры. В какой-то степени фильм очень помог мне подготовиться к последней стадии работы над «Ануш». Есть даже кое-какие общие черты в смысле эстетики.

Двойная работа не утомляла?

— Была опасность разорваться между двумя проектами. Но такие люди, как Параджанов, Пелешян, Тарковский, научили меня выкладываться на 150 процентов. Если я нахожусь в Ереване и работаю над постановкой, то занимаюсь этим сутками напролет. Если не сплю, то думаю, что сделать лучше, если сплю, то вижу сны об «Ануш». А остальное — уже дело техники.

Играть Параджанова, наверное, было очень ответственно, тем более учитывая тот факт, что вы были лично знакомы…

— Впервые мы с ним встретились в 1983-м, 31 декабря, у него в тбилисском доме. Потом несколько раз виделись в Ереване. Потом, уже в конце 1980-х он стал приезжать в Париж, в последний раз — чтобы лечиться. К сожалению, в больнице ему лишь ненадолго продлили жизнь, вскоре после отъезда он скончался. Каждая встреча с ним была незабываемым спектаклем. Я научился у него быть непосредственным, храбрым, свободным, открытым для всех. Если человек ему нравился, то он многое брал у него, но еще больше отдавал. Причем свою любовь Сергей очень часто проявлял, делая разные подарки. Например, в ту нашу первую встречу он решил забрать мой шарф, а взамен подарил какой-то антиквариат. А в другой раз я привез ему из Парижа комплект от Ива Сен Лорана — кашемировый пуловер, шарф, что-то еще. Он открыл коробку и сразу стал делать расчеты: «это можно поменять на три коробки пленки, а этого хватит на полдня съемок…» 

Для создания «Параджанова» скинулось несколько стран.

— Картину финансировали Украина, Армения, Грузия и Франция. Три страны, для которых он был «своим», и Франция, которая в свое время немало ему помогла.

А каково работать и актером, и режиссером в одном фильме?

— Первоначально я выполнял только роль актера, и так было спокойнее. Но потом мне предложили и другую — режиссера. И я, немного подумав, согласился. Потому что мой герой, Параджанов — тоже кинорежиссер, и это помогло мне лучше его понять. А для партнеров по съемочной площадке я все время был режиссером — независимо от того, по какую сторону от камеры находился.

Жизнь Параджанова была полна ярких, иногда противоречивых моментов. Удалось ли показать все это?

— Это не биографическая драма, как обычно бывает с картинами об известных личностях, потому что невозможно рассказать всю жизнь такого человека. Фильм — о мире Параджанова. Формально перед нами проходят тридцать лет из жизни Сергея, но есть там и многое, если можно так выразиться, из его головы, например, сны. Ведь Параджанов частенько перед тем, как приступить к съемкам, видел сцену во сне, во всяком случае, так он говорил. Благодаря таким деталям удалось привнести в фильм его неповторимую энергетику.

В процессе не думали, как бы ту или иную сцену снял сам Параджанов?

— Нет, ни разу. Когда тупо копируешь стиль, как правило, ничего хорошего не выходит. Хотя схожесть с его эстетикой, конечно же, есть. Но у нас даже главный герой — не документальный Сергей Параджанов, а очень похожий на него образ.

Когда состоится премьера фильма?

— Мы надеялись на участие в Каннском кинофестивале, но планы немного изменились, и теперь я подумываю о Венеции. Во-первых, Параджанов сам бывал на Мостре, а во-вторых, среди героев фильма есть Марчелло Мастроянни. Это не очень большой, но колоритный эпизод встречи двух гигантов. В Тбилиси, кстати, Мастроянни заехал по пути с Московского кинофестиваля: говорят, Феллини ему сказал, что поехать в СССР и не встретиться с Параджановым будет преступлением.

Ваши родители были родом из Франции и в Ереван прибыли вместе с другими репатриантами.

— Да, оба родились во Франции, а после войны подростками переехали в советскую Армению. Мне повезло появиться на свет во времена хрущевской оттепели, да и связи с Европой сохранялись. Мне было 15, когда наши все-таки решили вернуться во Францию — в СССР они так и не прижились. Это был поворотный момент в моей жизни. В Ереване я был по- дающим надежды футболистом, играл в юниорской команде «Арарата» на позиции левого форварда, наверное, мог далеко пойти. Но в Париже через год я забросил футбол и решил заняться творчеством. Хотя, в принципе, футбол тоже в некотором роде сценическое искусство, так что по большому счету я всего лишь поменял одну сцену на другую.

И все-таки потом вы не раз возвращались в Союз.

— Да, пока однажды мне не запретили въезд в страну. Случилось это после того, как я снял документальный фильм «Во что превратились мои друзья». Во время работы над картиной со мной связались люди из «Секретной армии освобождения Армении» (АСАЛА) и спросили, не буду ли я и о них рассказывать. А я принципиально против силовых методов борьбы, о чем и сообщил. Правда, пообещал заявить в фильме, что армяне не преступники, а борцы за свободу. Но по какой-то причине в моем советском досье появилась информация, что я член АСАЛА.  Думаю, в КГБ напряглись еще и потому, что я знал несколько языков, жил во Франции, был знаком с диссидентствующими людьми. А в фильме, в котором мои школьные друзья просто рассказывали о пройденном пути, ничего такого антисоветского не было. Да и маленький документальный фильм о Параджанове тоже был вполне безобидным. Но когда через несколько лет я должен был сопровождать одного известного французского журналиста в Москву и Ереван для организации показов французских фильмов, вдруг оказалось, что мне не выдают визу. Я позвонил Фрунзе Довлатяну и Армену Джигарханяну, чтобы понять, что происходит. Они поехали куда надо, порылись в бумагах и нашли мое досье с тем самым сообщением о членстве в АСАЛА. Кое-как это исправили и в следующий раз визу мне дали. Но уже в 1990-м, когда я приезжал для съемок нового фильма, оказалось, что Фрунзе всерьез поверил, что я связан с «Армией освобождения», даже на одном из застолий произнес тост «за героя Сержа». Я ему потом долго объяснял, что не приемлю насилия и если борюсь за что-то, то только с помощью искусства.

Вернемся в наше время: чем собираетесь заняться после«Параджанова»? Новые форматы будут освоены?

— Отдышусь немного и возьмусь за полнометражную анимацию. Картина называется «Последний поединок в Стамбуле».

С той же командой, с которой делали «Лающий остров»?

— Костяк составляют почти те же люди, но сама команда увеличилась в несколько раз, ведь работы предстоит значительно больше. Процесс займет примерно полтора года.

О чем будет фильм?

— В основе очень интересная реальная история. Действие происходит в 1946 году, сразу после Второй мировой, в Аддис-Абебе, Джибути и, собственно, в Стамбуле. В центре сюжета —французский еврей, который охотится на нациста с турецкими корнями. Тот после войны занимается боксом, в частности, подпольными боями. И в день, когда главный герой должен найти, антагонист собирается выйти на ринг против армянского боксера Арсена Мартикяна. Тут все и закручивается.

И на ближайшее время вы ничего больше не планируете?

— Не исключаю, что параллельно с «Последним поединком» тоже будет что-то происходить, как в случае с «Параджановым» и «Ануш». Хотелось бы вернуться на театральную сцену, а еще написать книгу — вот этого я пока не делал. Как в других моих проектах, тут тоже будет некий сплав документалистики, моих воспоминаний и вымысла. Не буду же я копировать кофейную чашку, которую сделали задолго до меня! Так что самое главное, как всегда, — создать правильный сплав ингредиентов, чтобы получилось что-то уникальное.


Интервью Артавазд Егиазарян
Фото Артур Lumen Геворкян

Источник: imyerevan.com